Оϋτω δέ τούτων πεφυκότων всем успели надоесть

Недавно «закончилась» пятница 13-я, Джейсон отмахался своим Кровавым МочетомЪ™, некоторые не проснутся назавтра и больше никогда, иные не доживут до весны, потому что иногда они возвращаются. И тут же сообщают нам тут в числе пяти спам@-писем, что давеча наступал праздник некого святого (знак вопросительный), сувай свою бензопилу под матрац, а не то…

Но сегодня мы не о том. Прорывающиеся сквозь спам-фильтр алые попки (не говорите нам, что это «сердечки», сердце человеческое совсем не так выглядит), зайчики и дегенеративные подобия амура напомнили нам вот о чём: в наши треды необходимо доставить как можно больше матриархального фурора. Традиция потому что. Оттого, что в наших тредах сердечная недостаточность матриархального портится весь наш контент: начинаем методично просматривать гигабайтами всяческую аляповатую галиматью, сродни Hakuchi / Idiocy / 白痴 (1999) Макото Тецуки. Там тоже про матриархат, но неправильный. Неправильный матриархат называется гинекократией.

И замечаем вот что: спустя всего десять лет попытки напророчить мрачные и замогильно ужасные перспективы состояния ПоМо смотрятся просто смешно. По дурацки смотрятся. Банальную дихотомию – «психоз народа против невроза власти» - выворачивают наизнанку. В результате образуется неправдоподобная, да ещё и затянутая по метражу панорама всеобщего страдания, что не слишком прочно крепится к непроницаемой, монолитной структуре «пародии на aurea saecula).
Почему всё это недостоверно? Потому что даже обыкновенному русскому человеку, русскоязычному читателю в последнее время хорошо известны примеры, как унылое шевеление физических масс стерилизуется от тяготящих бессознательное премодерновых идиоматических унификаций. А также от модерновых схем субъекта: восприимчивого через рефлексию. Эсхатология, адвентизм, милленаризм – ничего не зачат для так называемого «гламура»; как ни взывай к тому, что бессмысленный и беспощадный нецелесообразностью расход ресурсов напоминает пресловутый пир во времена чумы, и о то, что post mortum этих существ ждёт кое-что похуже оечередной тварной эманации.
Даже постчеловек может быть впечатлён эффектным (в его понимании) нарративом эсхатологического Мифа; он способен даже "поверить" в него в меру своих убоги гносеологических способностей. Но выводов любой эсхатологиип он не примет никогда - слишком уж это противоречит его восприятию и ощущению собственной природы.

Центральные персонажи «Идиота» - подстать подспудно осуждаемым архонтикам, осуждаемым (сценаристом и режиссёром) в порядке того же дисциплинарного диспозитива, но – модернового, опорным пунктом которого является мораль. В преддверии Finis Mundi всякому сознательному модернисту предосудительно «остерегать», предупреждать кого бы то ни было в грядущем Тотальном Кранты. Скорее, напротив, модернист безо всякой патетики присоединиться к оргиастически-коматозному пиршеству, раз уж представилась возможность, - не всё ли равно, мёртвые ли вкушают изысканные явства, или возвратившиеся боги. Иной модернист даже поспособствовал бы дальнейшему улучшению ситуации, собственноручно уничтожив несколько ценных для ветхого мира объектов, или же героически сгинув в воздушном / наземном бою, под феерию напалма.
«Идиот» не производит впечатления Субъекта, - его наблюдательная позиция, - позиция скорее постчеловека, который, сознавая свою беспомощность, осуждает молча, «про себя». Пафос cogito – и ничего больше.
Впрочем, всё равно этому Мiру больше не быть. Больше никогда. Ибо он ошибочен с самого начала.

Характерно, что в «Невинном» («Идиоте») неряшливо разбросаны аллюзии к ветхо- и ново-заветному мифу. Премодерн Вавилонская башня и Саломея, - мифологемы, целенаправленно «заточенные» под продление. Разрушение башни, сопряжённое с диссоциацией пра-языка, и гибель Предтечи были ничем иным, как «переоценкой всех ценностей», образованием новой онтологической конфигурации, которая и есть – перспектива. Огнь с небес истребляет бездумных содомчан и гоморритян, в большинстве своём успешно сменивших дислокацию: из одного свинарника в другой.
Кара господня оказывается ниспровержением иерархии (что надоело даже самым злорадным и мстительным) – месть бытия так называемым элитам. Впору задуматься о «религии охлоса», - богопознанием в рамках которого, в последнее время, слишком серьёзно занялись интеллектуалы, вплоть до ни-во-что-не-верящих неопозитивистов.

Говорят, что одни только постмодерн избавлен от удела беспомощных домыслов, впрочем, он избавляет сразу от всего; чистый избыток – это Отсутствие и Молчание. Что «ранние» постструктуралисты, Фуко, Делёз и Деррида (ФДД), что их последователи, охотно рассуждают о всеобщей справедливости, добровольных инициативах и гуманных началах. Как правило, социально-биологическая «встревоженность» появляется значительно позже «онтологической озабоченности» по Хайдеггеру; едва «властитель дум» ощутит первые симптомы старости, в большинстве случаев неминуемо начинает размазывать собственные хлипкие интеллектуальных конструктов. На удивление оказывающихся теми же «сладкими помоями» для освиневшего в довольстве крохотного человечка, чавкающего и томно похрюкивающего от удовольствия.

Трагедия интеллектуалов заключается не в том, что вольно или невольно они поспособствовали тотальному освинению, рассыпая блещущий на солнце разума дискурсивный «бисер». В том, что остановится они не могут, а резать располневших свиней попросту некому, - sic, столь приятные глазу (очень редко – слуху, потому что перепуганные свиньи визжат отвратительно) истории про психотиков в экстремуме, вот чтобы с бензопилой и дробовиком, зачастую прерываются на самой интересной «ноте». House of 1000 Corpses и The Devil's Rejects (2003, 2005, режиссёр Роб "Зомби" Каммингс), при всей своей безобразной тупости, гораздо честнее многих, тысячи их, азиатских фильмов и мультипликации: инфернальные твари, отстреляв / зарезав / расчленив удовлетворительное, на троечку, количество «и так уже мёртвых» (о чём регулярно сообщают последующим жертвам), погибают от многочисленных пуль полицаев, «неверных ментов». Но они, как повелось, обещают вернуться, между тем, как азиатский демонизм и криминал по совместительству, в большинстве случаев служат апофеозу культуральной доминации и гуманности. Тем самым погашая исходный семантический импульс фильма, - все сволочи, все нехорошие, все так много едят и никто не случает наших (в смысле – пророков и профетов) ценные указания.

Во многих азиатских фильмах избыточность «добра» настолько банальна, что представляется намеренной порчей [пре]имущества Традиции, иными словами – чуть более изобретательной разновидностью рессентимента избалованных
Этого не избежал даже великий и ужасный Миике: по сравнению с мультипликационной ипостасью убийцы Ичи [Koroshiya Ichi the Animation: Episode 0], «полнометражный» и «живой» Нао Омори смотрится вполне целомудренным невротиком (мастурбация на трупы a la Жиль де Рэ, как и трансформация в «машину для убийства», остаётся за кадром, зато подчёркнуты выделения слёзных желез).

Ещё пример: "The Ultimate Versus'' Рюхэйю Китамуры [Ryuhei Kitamura], - некромант и злокозненный диаволопоклонник в итоге трансформируется в свою полярную противоположность, малого сотера; «положительный» персонаж же – воплощает стереотипическое зло. У зрителя подобные пертурбации должны вызывать недоумение, но всё чаще возникает скука – ответа-то никто не даст, и резонный вопрос, - «ради чего, собственно…».

Конечно, в непреходящем желании бороться и искать, найти и перепрятать (Сакральное, Тайну, которая сама себя не сознаёт, кочуют и трепещет, как переходящее знамя) есть нечто титаническое. Тем не менее, кинематограф представляет собой довольно-таки удобную для антропоцентристов и вообще человека, модель космологического мифа: от манифестационистского «топтания по кругу» вечного возвращения при монтаже остаётся лишь два-три фрагмента с наиболее интенсивной пластикой и динамикой образов.

Артемида Паунда - справа.

В анимэ “Kurozuka”, представляющего собой сугубо «академический интерес» [Ache], регулярный цикл «воспоминание-пробуждение-уничтожение», с рекурсией к исходному состоянию, к финалу напоминает креационистский Ад. Центральный персонаж обречён на вечные поиски Бессмертия (в облике женщины), завершающиеся разрушением тварного мира, затем всё начинается заново, - включая рубку катаной полчищ демонов и спецназа, предательство преданного соратника и прочая, и прочая. Проблему можно было бы решить полным стиранием памяти, но, в таком случае, Вечность не получает гарантий, что поиски будут продлены. Поменяться местами в вечной оппозиции, аналогично родным братьям (сыновьям Великой Матери Гекаты) из the Ultimate Versus не удастся. На предложение всё это дело прекратить, всего лишь позволив погибнуть раз и навсегда, Титанида чарующе наивным тоном отвечает: «Я жива вечно, пока ты меня ищешь».
Конец цитаты. Гинекократия восторжествовала, к примордиальному Ничто access denied.

Ещё сегодня припомнилось, что до 8-го марта, ещё одного мотива и стимула коллективных психических расстройств (это не надолго, скоро мы всех вылечим), а это означает, что пора заняться модерном. Не архео- единым.
Был у нас такой вот корпус текстов, но там всё больше об атрибуции: макияж-косметика, аксессуары костюма, и, собственно, нагота. Разумеется, с многими ссылками на сочинения Евгения Всеволодовича Головина, только по-проще и схематичнее. Иными словами тоже «у-у-у, биология», кстати, обратите внимание на текст песни, - вот что должно было звучать в оппенинге ローゼンメイデン（薔薇乙女）в редакции для особо чувственных десуфагов.

После просмотра полнометражного «Millennium Actress» [千年女優, Sennen Joyê] Сатоши Кона (о нём мы уже писали, да и ещё напишем) нам открылись не менее интересные перспективы для анамнеза. А именно, проблема контроля принуждения и подавления в модерне. Уже в первой записи из корпуса «Гинекократия» Коллектив Бесов сообщил, что от премодерна модерн же унаследовал отчётливо проявляющее повсеместно знание, что a) женщина склонна непредсказуемым образом разрушать целые миры, например, так называемые «богатые внутренние™» [преимущественно мужские]; b) женщину вообще сложно контролировать, но если уж началось, - скажем, на добровольной основе с обеих сторон, очень скоро «цепи» будут порваны вместе с надзирателями [мотив “Ôdition” Миике]; c) естественно, в предыдущих ситуациях не обходится без вмешательства благородных существ и Великих Матерей, о чём сама женщина порой не догадывается.

В нарративе премодерна женщина довольствовалась ролью «полюса», бесконечно удалённой цели, ещё – зловещего силуэта на втором плане, совершающего под покровом Никты кровавые ритуалы с человеческими жертвоприношениями. Внимание концентрируется на тех, чей фатум – стремиться к цели как можно дольше, потому что имплицитное содержание премодернового нарратива – микро-космология, и центральный персонаж, мужчина, проходящий инициацию, или уже прошедший, и теперь утверждающий свой статус в иерархии, овладевает вверенным ему миром. Царский сын приближается к престолу только после того, как вернёт назад похищенное сакральное, ту самую Василису [Премудрую].

В модерне у мужчины подобных грандиозных планов и не предвидится, даже с самых высот секулярной иерархии. Женщина же, ранее прочно занимающая единственно собственное своё место, стала виться где-то у подножия социальной пирамиды, норовя подточить её основание. Подточили, и последнее в мире человеческом подобие иерархической структуры, собственно, сам модерн, рухнул, придавив многих. Не повсеместно, и не одновременно во всех странах, тем не менее, после разрушения культурной новостройки, всего-то с XVII века, и женщин, и мужчин, в собственных смыслах слов, остаётся всё меньше и меньше, а руинированных, «фрагментарных» людей – всё больше и больше.

Как отвлечь женщину от её любимого занятия в условиях унифицированного патриархата, от деструкции? Поместить её в золотую клетку самого увлекательного повествования из всех возможных, «личной легенды», - коготок увяз, птичке погибать, зато заркинон (плоть) сыта и психэ цела. Буквально: с насыщенной событиями жизнью к завершению её не жалко расставаться, всё лучшее и худшее всё равно позади. И погоня за призрачной целью, неудавшейся здесь и тогда, продолжиться с новыми силами в следующем цикле. 千年女優 на этом простейшем тезисе восточной философии и настаивает: путь замещает собой цель, как и нарратив, - «итожащий» смысл, требующий, по крайней мере, длительных, занудных и потому не нужных пояснений. Главное – рассказать историю. К сожалению, в европейской культуре это искусство потеряно.