Хороший, очень хороший, даже замечательный традиционалистский фильм. Разумеется, до эталонной репрезентации радикального субъекта IZO (2004, Миике) не достигающий, но, как мы уже неоднократно сообщали, превзойти IZO просто невозможно. Gojoe: Spirit War Chronicle (англоязычное наименование) апеллирует не к конечному итогу, но к определённому периоду, тому, что завершается в одном экзистенциальной сфере, и продолжается в иной. Не столько в исторической, сколько в метаисторической и культурной.Сравнительно достоверно “Gojo reisenki: Gojoe” отражает события периода Сэнгоку (戦国時代), начавшийся со смуты годов Онин 1467—1477 гг.) и завершившийся установлением сёгуната Токугава (1603 г.) Но это не главное.
Главное в нём, во-первых, -
В сюжете и видеоряде мы находим то, что Александр Гельевич Дугин называет радикальным субъектом премодерна: В парадигме традиционного общества (в «Среде Предания» / премодерна) – Он находится в центре человека и человечества, но отличен от Центра. Ищите его в полюсе.
Принц Ханао, который призван [жрецом] править Киото под именем Куро Йошицуне из клана Генджи, некогда был «изгнан» из общества, и из родной ему культуры. Первым шагом от имманентности было падение клана, - Хэйке, враждебные Генджи, вытеснили последних на Восток. Характерно, что именно на Восток – не на Запад, и не на Юг, что было бы амбивалентным (в сакральной географии), - на земли мёртвых. Пространства Нихон-то, страны восьми миллионов духов крайне ограничены, тем не менее - мы видим на протяжении все двух с лишним часов одно кладбище за другим, - чем ближе к Западу, тем плотнее друг к другу прилегают правильным образом (ногами к востоку) закопанные мертвецы.
Полюс радикального субъекта в премодерне представлен в 五条霊戦記 пещерой, где, за проклятым лесом, повинующемся ему, укрылся Принц – брошенные шахты, куда не ходят люди, потому что ушедшие никогда не возвращались. Далее, принц облачён в траурных цветов одеяния, - белые. Символизирующие также молодость и ученичество: облачая умершего в белые одежды, синтоисты посвящали его в новую жизнь. Белый цвет был атрибутом божественного, квинтэссенцией чистоты и истины.
Достигший вершины воинского искусства, иерархии кшатриев, и высот иерархии брахманов, Шанао делает вывод, что человеческое его более не интересует; с ницшеанским фурором он крушит кумиров традиционного додзё, и отвечает синтоистскому жрецу, а позже – буддистскому гуру, что боги стали бессильны, и он предпочёл им собственную силу.
И диаметральная противоположность ему – бывший наёмник, ронин [浪人], родившийся с волосами и зубами от земной женщины, - демон в собственном смысле слова. Чающий обрести просветления посредством убийства того, кого традиционное общество провозгласило демоном: атрибуции оппонентов настолько же контрастируют, насколько сочетаются друг с другом. Бенкей заклинает духов леса Омага, что бы они пропустили его к потайному убежищу принца; сам принц в известном смысле ищет встречи с Бенкеем, и просит последнего «остановит его». Между тем, ортодокс А[д]жари прямо заявляет, - мечом просветления не достичь, а явление заступника Акаланата было иллюзией (имя «божества», вероятнее всего – ошибка переводчика, акаланата – это наименование холодного оружия). Историческим прототипом кинематографического Бенкея, как и в аниме “Kurozuka”, и некоторых других фильмах (см. “Aragami” Рюэйя Китамуры) был непревзойдённый воин Сайто Мусашибо - Saitō Musashibō Benkei (西塔武蔵坊弁慶). Однажды выбрав путь недеяния, он поздно, на первый взгляд, на самом деле же своевременно, понимает ошибочность своей позиции относительно мира: его предназначение именно совершить, опровергая императив премодерна «сам ничего сделать не можешь». Бенкей впоследствии стал персонажем ритуальных драм - театральных постановок, репрезентующих миф о демоне в культуре Предания, - восстанавливающем баланс сил в материальном мире, в чём и заключает назначение демонической природы. Обратно тому, мир для демона модерна, персонификацией которого является Шанао, – трамплин, - то, что следует преодолеть.
Бенкей в археомодерновом театре
Сайто Мусашибо Бенкей и Тецукучи в традиционной графике.
Эта оригинальная трактовка демонизма апроприирована модерном по отношению к премодерну; первые модернисты в традиционном обществе олицетворяли собой деструктивные силы, так же, как для позднейших времён, в частности, эпохи Просвещения, демонизма был преисполнен премодерн. Схожие мотивы проявляются и в четырёхчастном OVA Kikoushi Enma [鬼公子 炎魔 鬼公子炎魔], о котором будет сказано в дальнейшем.
Оба демона гибнут после драматического сражения на мосту Годзё, по которому «смертному не перейти», как утверждает ютящийся в шалаше слепой отшельник, сродни юродивым. Гибнут не так, как предсказуемо для европейских нео-мифологий (в кинематографе), - обыкновенно причиняющих друг другу смертельные ранения и произносящие (также обращаясь друг другу) сентиментальные реплики. Центральные персонажи мифа Годзё возносятся на небеса, - только таким образом избавив человечество (разумеется, не к лучшему) от своего присутствия. В момент кульминации рукопашной в меч «Гроза демонов» ударяет молния, - синтоистский Рейден, нисходящий на землю в образе удара молнии, нередко выступает в роли проводника достойных существ в высшие, над-материальные миры.
Во-вторых, в “Gojo reisenki: Gojoe” нет ни одного положительного персонажа. Известно, как социальный контекст может испоганить Миф, но в «Годзё» все так называемые люди – подонки и выродки, все должны умереть. Благородством обладают только демонические натуры. Чернь, ещё вчера трепетавшая при одном упоминании демона (без имени), как только становится известно о ниспровержении иерархии Хейкэ, ликует и беснуется, восклицая - «всё сожжём!» Здесь обнаруживается известная многим полярная оппозиция образе бунта вестерного и восточного: оперативно являющийся карательный отряд из Киото вырезает всю деревеньку смутьянов, - никакого «тяжкого похмелья» после оргии и раскаяния. Сущность власти представлена, какой она и должна быть в премодерне – священной. С нижестоящими не разговаривают, им отдают приказы, не дорожа «численностью». Но военачальники, неполноценные аристократы, преследующие личные выгоды, бесцеремонно вторгаются на заповедную территорию – священный лес; это было нарушением самой традиции, а не одних формальных обычаев, - и представители элиты будут изрублены наряду с прочими «внутренними» интервентами, с той же самой плебейской ордой.
В-третьих, женщины в “Gojo reisenki: Gojoe” нет, вернее, почти нет. Это сугубо мужской, замкнутый нарратив, женщина в нём сосредоточенно молчит, лишь оглашает окрестности пронзительными воплями в родовых муках, или бормочет данную, кем? - демоном же, сутру. Отсюда просматривается интересная перспектива сюжета за финальными титрами. После «гибели» принца Шанао наследником клана Генджи, именем Куро Йошицуне Минамото назначен его названный младший брат Кешимару (происхождение которого сокрыто сценарием). Соратник Бенкея – Тецукучи, к слову, - разгадавший его природу с самой первой встречи (Ты сам проклятый. Иначе не пришел бы сюда) после битвы титанов-асуров слепнет, - и всё же ему удаётся из пламени пожара спасти ребёнка той женщины, которая, по заверениям деревенской колдуньи, зачала от демона.
Впрочем, хорошо, что сиквела до сих пор не сняли, и вряд ли снимут.
Стилистически близкий к 五条霊戦記 «Azumi» あずみ в этом плане – гораздо менее интересен. С точки зрения европейского зрителя – образцовый сексизм: деклассированная женщина должна быстро бегать, высоко прыгать, э
ффектно и эффективно (чтобы головы летали) махать катаной или нагинатой, и по возможности рта не открывать. В традиционной оптике – あずみ просто скучен, из него можно было бы с успехом изъять лирический и психологический компоненты, и ничего фильм от этого изъятия не потерял бы. Главное, и единственное достоинство “Azumi” в том, что она демонстрирует с безупречной прямолинейностью парадигму властных отношений уходящего премодерна. Уходящего – потому что XVII век, активно применяется огнестрельное оружие (гладкоствольные ружья с кремниевыми замками), структуры диспозитива господства пошатнулись, но устояли. Временно – промедление было спасительным, но отнюдь не sub specie æternitas. Эпизодическое спасение позволило выявить смысл регулярно появляющихся в истории и столь же внезапно исчезающих персонажей модерного мифа, давших культуре ещё несколько столетий работы с формами, пластикой, и, разумеется, дискурсом (вплоть до Tôkyô zankoku keisatsu и прочих Machine Girl). И все ради простой и понятной каждому идеи – если судьба распорядилась стать «в полюсе», изволь презреть все частные симпатии и антипатии, и виртуозно рубить агентов враждебного клана. А если понадобится, то и «своих», чтобы не удручали своими извинительными провалами. У Китамуры всегда так.
Спустя всего два года Сусуке Канеко [Shusuke Kaneko] снимает сиквел あずみ с безвкусным заголовком “Death or Love”. За основу, как и прежде, была взята манга Юу Койямы, теперь уже, чего требовала жанровая специфика, обросшая множеством сентиментальных подробностей. Отчаянная девочка, способная прорубиться сквозь полк регулярной армии, открывает для себя психическую жизнь, ревность, солидарность трудящихся (киллерами) и прочий богатый внутренний мир. Всё это подаётся с искренностью в экстремуме, каковая встречается разве что в индийском кино – актёры изображают совсем уж карикатурно эмоциональные гримасы, жестикулируют с экспрессией жеманных француженок, что совсем не вяжется со штабелями трупов в этническом ландшафте.
В лютом разочаровании пересматриваем Ringu и
Sukeban Deka: Kodo nemu = Asamiya Saki / スケバン刑事 コードネーム=麻宮サキ.
Главное в нём, во-первых, -
В сюжете и видеоряде мы находим то, что Александр Гельевич Дугин называет радикальным субъектом премодерна: В парадигме традиционного общества (в «Среде Предания» / премодерна) – Он находится в центре человека и человечества, но отличен от Центра. Ищите его в полюсе.
Принц Ханао, который призван [жрецом] править Киото под именем Куро Йошицуне из клана Генджи, некогда был «изгнан» из общества, и из родной ему культуры. Первым шагом от имманентности было падение клана, - Хэйке, враждебные Генджи, вытеснили последних на Восток. Характерно, что именно на Восток – не на Запад, и не на Юг, что было бы амбивалентным (в сакральной географии), - на земли мёртвых. Пространства Нихон-то, страны восьми миллионов духов крайне ограничены, тем не менее - мы видим на протяжении все двух с лишним часов одно кладбище за другим, - чем ближе к Западу, тем плотнее друг к другу прилегают правильным образом (ногами к востоку) закопанные мертвецы.
Полюс радикального субъекта в премодерне представлен в 五条霊戦記 пещерой, где, за проклятым лесом, повинующемся ему, укрылся Принц – брошенные шахты, куда не ходят люди, потому что ушедшие никогда не возвращались. Далее, принц облачён в траурных цветов одеяния, - белые. Символизирующие также молодость и ученичество: облачая умершего в белые одежды, синтоисты посвящали его в новую жизнь. Белый цвет был атрибутом божественного, квинтэссенцией чистоты и истины.
Достигший вершины воинского искусства, иерархии кшатриев, и высот иерархии брахманов, Шанао делает вывод, что человеческое его более не интересует; с ницшеанским фурором он крушит кумиров традиционного додзё, и отвечает синтоистскому жрецу, а позже – буддистскому гуру, что боги стали бессильны, и он предпочёл им собственную силу.
И диаметральная противоположность ему – бывший наёмник, ронин [浪人], родившийся с волосами и зубами от земной женщины, - демон в собственном смысле слова. Чающий обрести просветления посредством убийства того, кого традиционное общество провозгласило демоном: атрибуции оппонентов настолько же контрастируют, насколько сочетаются друг с другом. Бенкей заклинает духов леса Омага, что бы они пропустили его к потайному убежищу принца; сам принц в известном смысле ищет встречи с Бенкеем, и просит последнего «остановит его». Между тем, ортодокс А[д]жари прямо заявляет, - мечом просветления не достичь, а явление заступника Акаланата было иллюзией (имя «божества», вероятнее всего – ошибка переводчика, акаланата – это наименование холодного оружия). Историческим прототипом кинематографического Бенкея, как и в аниме “Kurozuka”, и некоторых других фильмах (см. “Aragami” Рюэйя Китамуры) был непревзойдённый воин Сайто Мусашибо - Saitō Musashibō Benkei (西塔武蔵坊弁慶). Однажды выбрав путь недеяния, он поздно, на первый взгляд, на самом деле же своевременно, понимает ошибочность своей позиции относительно мира: его предназначение именно совершить, опровергая императив премодерна «сам ничего сделать не можешь». Бенкей впоследствии стал персонажем ритуальных драм - театральных постановок, репрезентующих миф о демоне в культуре Предания, - восстанавливающем баланс сил в материальном мире, в чём и заключает назначение демонической природы. Обратно тому, мир для демона модерна, персонификацией которого является Шанао, – трамплин, - то, что следует преодолеть.
Бенкей в археомодерновом театре
Сайто Мусашибо Бенкей и Тецукучи в традиционной графике.Оба демона гибнут после драматического сражения на мосту Годзё, по которому «смертному не перейти», как утверждает ютящийся в шалаше слепой отшельник, сродни юродивым. Гибнут не так, как предсказуемо для европейских нео-мифологий (в кинематографе), - обыкновенно причиняющих друг другу смертельные ранения и произносящие (также обращаясь друг другу) сентиментальные реплики. Центральные персонажи мифа Годзё возносятся на небеса, - только таким образом избавив человечество (разумеется, не к лучшему) от своего присутствия. В момент кульминации рукопашной в меч «Гроза демонов» ударяет молния, - синтоистский Рейден, нисходящий на землю в образе удара молнии, нередко выступает в роли проводника достойных существ в высшие, над-материальные миры.
Во-вторых, в “Gojo reisenki: Gojoe” нет ни одного положительного персонажа. Известно, как социальный контекст может испоганить Миф, но в «Годзё» все так называемые люди – подонки и выродки, все должны умереть. Благородством обладают только демонические натуры. Чернь, ещё вчера трепетавшая при одном упоминании демона (без имени), как только становится известно о ниспровержении иерархии Хейкэ, ликует и беснуется, восклицая - «всё сожжём!» Здесь обнаруживается известная многим полярная оппозиция образе бунта вестерного и восточного: оперативно являющийся карательный отряд из Киото вырезает всю деревеньку смутьянов, - никакого «тяжкого похмелья» после оргии и раскаяния. Сущность власти представлена, какой она и должна быть в премодерне – священной. С нижестоящими не разговаривают, им отдают приказы, не дорожа «численностью». Но военачальники, неполноценные аристократы, преследующие личные выгоды, бесцеремонно вторгаются на заповедную территорию – священный лес; это было нарушением самой традиции, а не одних формальных обычаев, - и представители элиты будут изрублены наряду с прочими «внутренними» интервентами, с той же самой плебейской ордой.
В-третьих, женщины в “Gojo reisenki: Gojoe” нет, вернее, почти нет. Это сугубо мужской, замкнутый нарратив, женщина в нём сосредоточенно молчит, лишь оглашает окрестности пронзительными воплями в родовых муках, или бормочет данную, кем? - демоном же, сутру. Отсюда просматривается интересная перспектива сюжета за финальными титрами. После «гибели» принца Шанао наследником клана Генджи, именем Куро Йошицуне Минамото назначен его названный младший брат Кешимару (происхождение которого сокрыто сценарием). Соратник Бенкея – Тецукучи, к слову, - разгадавший его природу с самой первой встречи (Ты сам проклятый. Иначе не пришел бы сюда) после битвы титанов-асуров слепнет, - и всё же ему удаётся из пламени пожара спасти ребёнка той женщины, которая, по заверениям деревенской колдуньи, зачала от демона.
Впрочем, хорошо, что сиквела до сих пор не сняли, и вряд ли снимут.
Стилистически близкий к 五条霊戦記 «Azumi» あずみ в этом плане – гораздо менее интересен. С точки зрения европейского зрителя – образцовый сексизм: деклассированная женщина должна быстро бегать, высоко прыгать, э
ффектно и эффективно (чтобы головы летали) махать катаной или нагинатой, и по возможности рта не открывать. В традиционной оптике – あずみ просто скучен, из него можно было бы с успехом изъять лирический и психологический компоненты, и ничего фильм от этого изъятия не потерял бы. Главное, и единственное достоинство “Azumi” в том, что она демонстрирует с безупречной прямолинейностью парадигму властных отношений уходящего премодерна. Уходящего – потому что XVII век, активно применяется огнестрельное оружие (гладкоствольные ружья с кремниевыми замками), структуры диспозитива господства пошатнулись, но устояли. Временно – промедление было спасительным, но отнюдь не sub specie æternitas. Эпизодическое спасение позволило выявить смысл регулярно появляющихся в истории и столь же внезапно исчезающих персонажей модерного мифа, давших культуре ещё несколько столетий работы с формами, пластикой, и, разумеется, дискурсом (вплоть до Tôkyô zankoku keisatsu и прочих Machine Girl). И все ради простой и понятной каждому идеи – если судьба распорядилась стать «в полюсе», изволь презреть все частные симпатии и антипатии, и виртуозно рубить агентов враждебного клана. А если понадобится, то и «своих», чтобы не удручали своими извинительными провалами. У Китамуры всегда так.
Спустя всего два года Сусуке Канеко [Shusuke Kaneko] снимает сиквел あずみ с безвкусным заголовком “Death or Love”. За основу, как и прежде, была взята манга Юу Койямы, теперь уже, чего требовала жанровая специфика, обросшая множеством сентиментальных подробностей. Отчаянная девочка, способная прорубиться сквозь полк регулярной армии, открывает для себя психическую жизнь, ревность, солидарность трудящихся (киллерами) и прочий богатый внутренний мир. Всё это подаётся с искренностью в экстремуме, каковая встречается разве что в индийском кино – актёры изображают совсем уж карикатурно эмоциональные гримасы, жестикулируют с экспрессией жеманных француженок, что совсем не вяжется со штабелями трупов в этническом ландшафте.
В лютом разочаровании пересматриваем Ringu и
Sukeban Deka: Kodo nemu = Asamiya Saki / スケバン刑事 コードネーム=麻宮サキ.
Комментариев нет:
Отправить комментарий