В фольклоре всех стран и народов есть малопонятное, но на уровне апперцепции приятное современному человеку locus communis. Передача лучшего, над-личного ценностного наследства младшему сыну. Патриархальные, как правило, монотеистические культуры, обходились с младшенькими сурово – обрушивая на них всю тяжесть Прæдистинации, вбивая их глубже пыли – в самоё почву, дабы из могильных тенет утробы (могила = матка) Великих Матерей они не выбрались никогда. И, напротив, старшие выстраиваются бодрыми шеренгами, прочно и надолго занимая поверхность, ноги на ширине плеч, позвоночник прям, в руках – оружие, всегда готовое обратиться против нарушителей священной территории. Священной – освящённой и освещённой сверху. Инспирация Отца не распространяется вглубь, и, когда вся поверхность, внешний экзистенциальный пласт, погружается в ноктюрнальный сумрак, - старшим нет здесь места, и они исчезают, развеиваются, подобно призрачным силуэтам в утреннем тумане.
И человек становится инфантилен. Отцы, некогда бывшие не более, и не менее, чем старшими сыновьями, уже не знают, что такое традиционное отцовство, равно как и не ведома им Мать. В подвешенном состоянии, между небом и землёй – не прикасаясь ни к тому, ни к другому; связи родового и расового порядков опосредствованы имманентностью, сродни – «видишь – это твой папа», «смотри, это – твоя мама», указывая на избыточно заботливых, или стоически безразличных смертных, когда как следовало бы указывать на Солнце и Луну в натальной карте. Но сегодня развёртывать эту экзегезу не станем, - наш очерк посвящён тем, кто не живёт на вырост, - припасём для лучших предпоследних дней с безоблачным небом.
Скажем вот о чём:
В манифестационистских культурах обнаруживается полярно обратная пресуппозиция: младшему сыну суждено вобрать в себя силы, инициатические «векторы» и стать аватарой Предка, далеко отстоящего вне человеческих временных измерений прошлого, настоящего и будущего. Манифестацию рода дистанцирую как можно дальше от моносубъекта, - старшие сыновья которого уже успели вкусить всевозможные доступные плоды господства. Саму Власть.
Заметим, что данный нарратив явственно отличается от аналогичного, известного в славянского фольклоре, - где персонификации стихийных сил, тотемные животные, медведь, волк, сокол (ястреб), заяц, хищная рыба (как правило, щука), просят подлинного господина, «проходящего, как хозяин» по их ареалам, не вредить им. «Не убивай меня, Иван-царевич, я тебе пригожусь». Пресуппозиция в данной ситуации объективируется, - моносубъект в актуальности, так или иначе, вынужден обращаться к существам, внеположным его диспозитиву господства. Нужно перейти через реку – медведь валит столетнюю сосну; заяц из лесу дремучего сталкивает «кощеева зайца», чтобы последний превратился в утку; утку сбивает на лету не стрела (царевич промахивается) – сокол; упавшее в море яйцо выбрасывает на берег пойманная, но отпущенная некогда щука.
Мы полагаем, что в данном случае оппозиционных и транспозиционных сравнений нет: это сопоставление репрезентаций парадигмальных, структурных феноменов, вероятно, некогда более чем схожих, и теперь только ставшими едва ли не полярно различными.
О~намудзи-но – радикальный субъект премодерна (РСП), состоявшийся в итоге последовательной динамики, реконфигурации иерархии, субординированной космическим циклам. На «стеснение» парадигмой он не сетует, проблема свободы, воли и выбора нисколько не тревожит, это не его заботы и не его трудности. Как будто он сознаёт, что ушедшие далеко вперёд «налегке» старшие братья взяли на себя несоизмеримо большую ношу, чем весь их физический скарб. В Предании 古事記 [こじき、ふることふみ] старшие братья обделены провиденциальной силой, не в последнюю очередь потому, что они есть само сакральное диспозитива господства, традиция предосудительно относится к тому, чтобы сосватать их Иной на тонких планах, но с сомнительным приданым, коей является Принцесса Ягами. Легенда О~намудзи-но ками завершается «закрепощением» братьев в локализованных топосах, тех же ареалах: так в Премодерне расселяют сакральное по холмам, ручьям и лесам с помощью Радикального Субъекта, а не вопреки ему.
В русских же народных сказках в переводе с традиционного на модернистский старшие братья покидают сюжет, как только повествование акцентируется на младшем, спасителе и освободителе; своё предназначение они исполнили «в первой главе», смирившись с тем, что в экстремальной ситуации практически беспомощны. Персонификациям сакрального с самого начала известно «своё место», пространство и «ёмкость», удаление от которого позволено только субъекту, да и то – ненадолго, в порядке исключения а не высшей закономерности.
OVA-сериалом Furi Kuri / フリクリ представлен сюжет, в аспекте прогресса и дальнейшего улучшения ситуации крайне «невыгодный» человеку, и тому, что от него осталось в незавершённом модерне, «надкусанном» постмодерном. Сакральное вынесено за сферу т.н. жизнедеятельности и восприятия, реальность как искусственный концепт не оставляет желать лучшего [“never know best” на сигарете] «объективного», не-естественного настолько же, насколько и не-противоестественного, с довеском из непредотвратимых коллективных неврозов и психозов, проблем автоидентификации и социализации, экологических условий и повсеместной деградации культуры. Неудивительно, что Корпорация Мирового Зла™, “Medical Mechanical”, выстроила завод, по совместительству, - карцер Ангела Багряного (здесь он зовётся Атомском) посреди всего этого уныния.
Радикальному субъекту неоткуда взяться, кроме неиспорченных присутствием человека пространств и времён: Харуко Харухара / ハルハラ・ハル子 или Рахару Харуха / ハルハ・ラハル – умница-красавица, спортсменка-гитаристка, модус неумеренной агрессии и внезапной беспощадности («Воруй @ Убивай») – незваная гостья из Космоса, эманация «будущего здесь», минуя Dasein.
Футуристическая интервенция причудливым образом, к несчастью для всех невысокого происождения существ – на краткое время, обращает провинциальный городок в эпицентр Второго Начала. Харухара эманирует ангелическую иерархию [Aql, عقل], буквально, ударами басгитары по опустошённой голове обыкновенного японского подростка. Наота Нандабе [ナンダバ・直太] между тем, отнюдь не рад извлечению из собственно черепа биомеханоидов, как и всякий пуганный зловещими тенями сакрального продукт модерна; тем более, что воспитан отцом – великовозрастным инфантилом, «бывшим помощником редактора контркультурного журнала», без матери; старший брат по-свидригайловски уехал в Америку, тусовать-блядовать-в-бейсбол-играть, оставив на Родине беспомощную подружку; классным руководителем женского пола, феерической невротичкой.
Всё это не настолько страшно, по сравнению с периодическими побоями, отсутствием мозга и механическим пищеводом, после посещения которого Наота становится, собственно, «говном робота». Пейоративная форма ре-информации (сообщения новой формы, качественного содержания) сопряжена опять же с парадигмальными условиями. По мере того, как божественное, ангелическое, демоническое и т.п. генеалогия человека подавлялась, всё чаще возникал вопрос взросления. Когда от сакральной истории человечества, sub specie антропологии вначале остался пресный и безыскусный историцизм, или так называемый истмат, - уже виднелись трещинки в «ноосферическом слое». Модерн, помимо монументальных [авто]биографических трудов, позволил появиться того же характера миниатюрам, - анекдотам, занявшим бóльшую часть личной истории, чем постмодерн с удовольствием и воспользовался.
Ныне это единственный жанр «творчества», востребованный на текстуальном рынке; миллионы дивидов, социальных атомов, с аппетитом повествуют о себе и с аппетитом же поглощают [ил]локутивные завтраки, обеды и ужины из трёх блюд (в рамках потребительской корзины) – политика, contemporary art, спорт, наркотики, реклама, семья, финансы, педофилия, аборты и «как мы к этому относимся».
Furi Kuri / フリクリ- тот же прескверный квазибиографический анекдот, с тем различием от постмодернистских экзерсисов тем, что рассказан «маньеристами» от жанровой дальневосточной мультипликации. В свою очередь, апеллирующими к Мифу, а не к пыльной, распылённой «реальности», от которой даже у киборгов аллергический синдром и несварение желудка.
А теперь рассмотрим подробнее кто кого поедает и изблёвывает:
Это - Херувим, зовётся Канти (カンチ), и этимологический анализ имени даёт довольно любопытные материалы: カン [кан] – совершенный, написание же слога チ - [ти], варьирует значение слова целиком. В сочетании с другими аффиксами チ пишется как 架 - подвесной, 智 - интеллект, 痴 – слабоумие.
Херувим (множ. число, единств. будет "херув"; др.-греч. χερουβίμ от ивр. כרובים, керубим, — заступники, умы, — заступники, умы, распространители познания, излияние мудрости [Быт 3:24; Иез 10; Пс 17:11] — четырехкрылые и четырехликие ангелы. Их имя значит: излияние премудрости, просвещение. Но покамест удел его, - служить кривдой и неверием в собственные силы, - как и положено инфантильным "идиотским аватарам", - бессознательным медиатором Благородных Существ: сиюминутная молниеносная трансформация его прерывается столь же стремительно, как и возвышение над тварностью.
В Furi Kuri / フリクリ он фигурирует как заступник человека перед неотвратимым вторжение в Мiр инфернальных существ; освободитель энергий, дающих силы к перерождению. Вторая пара крыл его - реактивный двигатель там, где у антропоморфного существа должны располагаться лопатки.
Вероятно, у некоторых зрителей вызовет недоумение сами методы сражения Канти, стратегически значимой и дееспособной аватары: робот трансформируется в артиллерийское орудие большого калибра, и, накопив энергию, совершает всего один залп. Настолько мощный, что в радиусе от ста метров до километра мгновенно плавится сталь и распыляется железобетон.
Но внимательно проследим линейные параллели, манифестацию оружия:
Завладев гибельным яйцом, царевич бросает его в лоб Кощея - и он тотчас же умирает, подобно тому, как о дьяволе существует поверье, что его можно убить только серебряной пулей (молнией) или брошенным в лоб яйцом, снесенным курицей накануне Рождества, когда, по языческому календарному мифу, рождается Солнце. Точно так же великаны мрака (зимних туч) гибнут от лучей восходящего (весеннего) солнца. То же рассказывают и про Змея: существует остров, на острове камень, в камне заяц, в зайце утка, в утке яйцо, в яйце желток, в желтке драгоценный камешек - это и есть Змеиная смерть; надо только добыть камешек и бросить им в Змея.
В большинстве сюжетных конфигураций последний, один и самых существенных, компонентов по неясным причинам умалчивается: гибель Кощея и Змея влечёт за собой предельную степень разрушения их «ареалов». Так, царство Кощея, перевёртыш инфернальной «шахты», проваливается обратно под землю; змиев остров погружается в пучину океана, откуда и был поднят неведомыми силами. Сам же разрушитель чудесным образом спасается из катаклизма.
В доктринах исмаилитов (гностической гетеродоксии ислама) Первейший дефинирован как III Aql, Третий Интеллект, низвергшийся с третьей ступени на десятую; когда вновь настанет время, он сбросит сдерживающую его Кольчугу Давида и обретёт единовластие в единоначалии, - и последний вновь станет Первым. Что в финале Furi Kuri / フリクリ и происходит. Но, возродив Первейшего, ловчий душ человеческих и трикстер Харуха оставляет взрослеть своим чередом. Уповаем, что когда-нибудь у них всё получится.
На всякий случай, а вдруг...
И человек становится инфантилен. Отцы, некогда бывшие не более, и не менее, чем старшими сыновьями, уже не знают, что такое традиционное отцовство, равно как и не ведома им Мать. В подвешенном состоянии, между небом и землёй – не прикасаясь ни к тому, ни к другому; связи родового и расового порядков опосредствованы имманентностью, сродни – «видишь – это твой папа», «смотри, это – твоя мама», указывая на избыточно заботливых, или стоически безразличных смертных, когда как следовало бы указывать на Солнце и Луну в натальной карте. Но сегодня развёртывать эту экзегезу не станем, - наш очерк посвящён тем, кто не живёт на вырост, - припасём для лучших предпоследних дней с безоблачным небом.
Скажем вот о чём:
В манифестационистских культурах обнаруживается полярно обратная пресуппозиция: младшему сыну суждено вобрать в себя силы, инициатические «векторы» и стать аватарой Предка, далеко отстоящего вне человеческих временных измерений прошлого, настоящего и будущего. Манифестацию рода дистанцирую как можно дальше от моносубъекта, - старшие сыновья которого уже успели вкусить всевозможные доступные плоды господства. Саму Власть.
Так вот, братьев у этого бога О~кунинуси-но ками было восемьдесят богов. Но все-таки все [они] страну уступили богу О~кунинуси-но ками. А причина того, что уступили, [была такая]: каждый из тех восьмидесяти богов замыслил взять в жены Ягами-химэ - Деву из Ягами, что в Инаба, и когда [они] вместе отправились в Инаба, на бога О~намудзи-но ками взвалили поклажу и взяли [его] с собой, сопровождать их (поскольку он был младшим из них – прим. наше)(читать дальше о злоключениях младшего божества)
Тут, когда достигли [они] мыса Кэта, валялся там голый заяц. Тогда восемьдесят богов сказали зайцу: "Делать тебе надлежит вот что: омойся этой морской соленой водой и ложись на гребне высокой горы, так, чтобы ветром тебя обдуло", - так сказали.
Вот тот заяц и лег, как [его] научили восемьдесят богов. Тогда, как стала соль высыхать, шкурка на его теле во всех местах от ветра потрескалась. Вот и лежал [он], плача, страдая от боли, а в это время бог О~намудзи-но ками, шедший сзади всех, того зайца увидел и "Почему ты лежишь и плачешь?" - [его] спросил.
Тогда заяц сказал в ответ: "Пребывал я на острове Оки, и захотелось мне перебраться на эту землю, но перебраться способа не было. Вот я и сказал Ванѝ, - Морскому Крокодилу, обманув [его]: "Потягаемся с тобой, посчитаем родичей [твоих и моих] - которых больше. Пусть твои родичи, сколько их есть, по твоему приказу явятся и улягутся все в ряд, от этого острова до мыса Кэта. Тогда я ступлю на них и, пробегая, [их] сосчитаю. Тут и узнаем, моих родичей или твоих больше", - так сказал. Когда так сказал, [они], обманувшись, легли в ряд, и тогда я ступил на них, считая, перебрался, и когда вот-вот уже собирался ступить на землю, сказал: "Я тебя обманул"." И едва так сказал, как самым последним в ряду лежавший крокодил меня сцапал и всю мою одежду" ободрал. Из-за этого я плакал и горевал, и тут, до тебя прошедшие восемьдесят богов дали [мне] повеление: "Омойся соленой морской водой и ложись на ветру", - так научили. И вот, когда [я] сделал, как [они меня] научили, тело мое во всех местах покрылось ранами", - так сказал.
Тут бог О~намудзи-но ками того зайца научил: "Теперь же, не медля, отправляйся к этому устью [реки], и если там ты тело свое [чистой] водой омоешь, сейчас же пыльцу с камыша, [что растет] у того устья, соберешь, [ее] расстелишь-рассыплешь и на ней поваляешься, тело твое непременно излечится - станет таким, как прежде", - так сказал.
И вот, когда [заяц] поступил согласно поучению, тело его стало таким, как прежде. Это и есть Голый Заяц из Инаба. Сейчас зовется [он] Заяц-бог. И вот, тот заяц богу О~намудзи-но ками сказал: "Те восемьдесят богов ни за что не получат [в жены] Ягами-химэ. Ты, бог, хоть ты и нес поклажу, получишь [ее]", - так сказал.
Заметим, что данный нарратив явственно отличается от аналогичного, известного в славянского фольклоре, - где персонификации стихийных сил, тотемные животные, медведь, волк, сокол (ястреб), заяц, хищная рыба (как правило, щука), просят подлинного господина, «проходящего, как хозяин» по их ареалам, не вредить им. «Не убивай меня, Иван-царевич, я тебе пригожусь». Пресуппозиция в данной ситуации объективируется, - моносубъект в актуальности, так или иначе, вынужден обращаться к существам, внеположным его диспозитиву господства. Нужно перейти через реку – медведь валит столетнюю сосну; заяц из лесу дремучего сталкивает «кощеева зайца», чтобы последний превратился в утку; утку сбивает на лету не стрела (царевич промахивается) – сокол; упавшее в море яйцо выбрасывает на берег пойманная, но отпущенная некогда щука.
Мы полагаем, что в данном случае оппозиционных и транспозиционных сравнений нет: это сопоставление репрезентаций парадигмальных, структурных феноменов, вероятно, некогда более чем схожих, и теперь только ставшими едва ли не полярно различными.
О~намудзи-но – радикальный субъект премодерна (РСП), состоявшийся в итоге последовательной динамики, реконфигурации иерархии, субординированной космическим циклам. На «стеснение» парадигмой он не сетует, проблема свободы, воли и выбора нисколько не тревожит, это не его заботы и не его трудности. Как будто он сознаёт, что ушедшие далеко вперёд «налегке» старшие братья взяли на себя несоизмеримо большую ношу, чем весь их физический скарб. В Предании 古事記 [こじき、ふることふみ] старшие братья обделены провиденциальной силой, не в последнюю очередь потому, что они есть само сакральное диспозитива господства, традиция предосудительно относится к тому, чтобы сосватать их Иной на тонких планах, но с сомнительным приданым, коей является Принцесса Ягами. Легенда О~намудзи-но ками завершается «закрепощением» братьев в локализованных топосах, тех же ареалах: так в Премодерне расселяют сакральное по холмам, ручьям и лесам с помощью Радикального Субъекта, а не вопреки ему.
В русских же народных сказках в переводе с традиционного на модернистский старшие братья покидают сюжет, как только повествование акцентируется на младшем, спасителе и освободителе; своё предназначение они исполнили «в первой главе», смирившись с тем, что в экстремальной ситуации практически беспомощны. Персонификациям сакрального с самого начала известно «своё место», пространство и «ёмкость», удаление от которого позволено только субъекту, да и то – ненадолго, в порядке исключения а не высшей закономерности.
OVA-сериалом Furi Kuri / フリクリ представлен сюжет, в аспекте прогресса и дальнейшего улучшения ситуации крайне «невыгодный» человеку, и тому, что от него осталось в незавершённом модерне, «надкусанном» постмодерном. Сакральное вынесено за сферу т.н. жизнедеятельности и восприятия, реальность как искусственный концепт не оставляет желать лучшего [“never know best” на сигарете] «объективного», не-естественного настолько же, насколько и не-противоестественного, с довеском из непредотвратимых коллективных неврозов и психозов, проблем автоидентификации и социализации, экологических условий и повсеместной деградации культуры. Неудивительно, что Корпорация Мирового Зла™, “Medical Mechanical”, выстроила завод, по совместительству, - карцер Ангела Багряного (здесь он зовётся Атомском) посреди всего этого уныния.
Радикальному субъекту неоткуда взяться, кроме неиспорченных присутствием человека пространств и времён: Харуко Харухара / ハルハラ・ハル子 или Рахару Харуха / ハルハ・ラハル – умница-красавица, спортсменка-гитаристка, модус неумеренной агрессии и внезапной беспощадности («Воруй @ Убивай») – незваная гостья из Космоса, эманация «будущего здесь», минуя Dasein.
Футуристическая интервенция причудливым образом, к несчастью для всех невысокого происождения существ – на краткое время, обращает провинциальный городок в эпицентр Второго Начала. Харухара эманирует ангелическую иерархию [Aql, عقل], буквально, ударами басгитары по опустошённой голове обыкновенного японского подростка. Наота Нандабе [ナンダバ・直太] между тем, отнюдь не рад извлечению из собственно черепа биомеханоидов, как и всякий пуганный зловещими тенями сакрального продукт модерна; тем более, что воспитан отцом – великовозрастным инфантилом, «бывшим помощником редактора контркультурного журнала», без матери; старший брат по-свидригайловски уехал в Америку, тусовать-блядовать-в-бейсбол-играть, оставив на Родине беспомощную подружку; классным руководителем женского пола, феерической невротичкой.
Всё это не настолько страшно, по сравнению с периодическими побоями, отсутствием мозга и механическим пищеводом, после посещения которого Наота становится, собственно, «говном робота». Пейоративная форма ре-информации (сообщения новой формы, качественного содержания) сопряжена опять же с парадигмальными условиями. По мере того, как божественное, ангелическое, демоническое и т.п. генеалогия человека подавлялась, всё чаще возникал вопрос взросления. Когда от сакральной истории человечества, sub specie антропологии вначале остался пресный и безыскусный историцизм, или так называемый истмат, - уже виднелись трещинки в «ноосферическом слое». Модерн, помимо монументальных [авто]биографических трудов, позволил появиться того же характера миниатюрам, - анекдотам, занявшим бóльшую часть личной истории, чем постмодерн с удовольствием и воспользовался.Ныне это единственный жанр «творчества», востребованный на текстуальном рынке; миллионы дивидов, социальных атомов, с аппетитом повествуют о себе и с аппетитом же поглощают [ил]локутивные завтраки, обеды и ужины из трёх блюд (в рамках потребительской корзины) – политика, contemporary art, спорт, наркотики, реклама, семья, финансы, педофилия, аборты и «как мы к этому относимся».
Furi Kuri / フリクリ- тот же прескверный квазибиографический анекдот, с тем различием от постмодернистских экзерсисов тем, что рассказан «маньеристами» от жанровой дальневосточной мультипликации. В свою очередь, апеллирующими к Мифу, а не к пыльной, распылённой «реальности», от которой даже у киборгов аллергический синдром и несварение желудка.
А теперь рассмотрим подробнее кто кого поедает и изблёвывает:
Это - Херувим, зовётся Канти (カンチ), и этимологический анализ имени даёт довольно любопытные материалы: カン [кан] – совершенный, написание же слога チ - [ти], варьирует значение слова целиком. В сочетании с другими аффиксами チ пишется как 架 - подвесной, 智 - интеллект, 痴 – слабоумие.
Херувим (множ. число, единств. будет "херув"; др.-греч. χερουβίμ от ивр. כרובים, керубим, — заступники, умы, — заступники, умы, распространители познания, излияние мудрости [Быт 3:24; Иез 10; Пс 17:11] — четырехкрылые и четырехликие ангелы. Их имя значит: излияние премудрости, просвещение. Но покамест удел его, - служить кривдой и неверием в собственные силы, - как и положено инфантильным "идиотским аватарам", - бессознательным медиатором Благородных Существ: сиюминутная молниеносная трансформация его прерывается столь же стремительно, как и возвышение над тварностью.
В Furi Kuri / フリクリ он фигурирует как заступник человека перед неотвратимым вторжение в Мiр инфернальных существ; освободитель энергий, дающих силы к перерождению. Вторая пара крыл его - реактивный двигатель там, где у антропоморфного существа должны располагаться лопатки.
Вероятно, у некоторых зрителей вызовет недоумение сами методы сражения Канти, стратегически значимой и дееспособной аватары: робот трансформируется в артиллерийское орудие большого калибра, и, накопив энергию, совершает всего один залп. Настолько мощный, что в радиусе от ста метров до километра мгновенно плавится сталь и распыляется железобетон.
Но внимательно проследим линейные параллели, манифестацию оружия:
Завладев гибельным яйцом, царевич бросает его в лоб Кощея - и он тотчас же умирает, подобно тому, как о дьяволе существует поверье, что его можно убить только серебряной пулей (молнией) или брошенным в лоб яйцом, снесенным курицей накануне Рождества, когда, по языческому календарному мифу, рождается Солнце. Точно так же великаны мрака (зимних туч) гибнут от лучей восходящего (весеннего) солнца. То же рассказывают и про Змея: существует остров, на острове камень, в камне заяц, в зайце утка, в утке яйцо, в яйце желток, в желтке драгоценный камешек - это и есть Змеиная смерть; надо только добыть камешек и бросить им в Змея.
В большинстве сюжетных конфигураций последний, один и самых существенных, компонентов по неясным причинам умалчивается: гибель Кощея и Змея влечёт за собой предельную степень разрушения их «ареалов». Так, царство Кощея, перевёртыш инфернальной «шахты», проваливается обратно под землю; змиев остров погружается в пучину океана, откуда и был поднят неведомыми силами. Сам же разрушитель чудесным образом спасается из катаклизма.
В доктринах исмаилитов (гностической гетеродоксии ислама) Первейший дефинирован как III Aql, Третий Интеллект, низвергшийся с третьей ступени на десятую; когда вновь настанет время, он сбросит сдерживающую его Кольчугу Давида и обретёт единовластие в единоначалии, - и последний вновь станет Первым. Что в финале Furi Kuri / フリクリ и происходит. Но, возродив Первейшего, ловчий душ человеческих и трикстер Харуха оставляет взрослеть своим чередом. Уповаем, что когда-нибудь у них всё получится.На всякий случай, а вдруг...
Комментариев нет:
Отправить комментарий