Есть два вида сокровищниц. Первую невозможно найти, на вторую нельзя ни коим образом набижать и разграбить. Предположим, во второй ситуации, что первой банально не существует, - есть только стражи могущественные, непобедимые, словно обожженные, тем самым – обожествлённые, богами - горшки. Есть ещё два вида «свободы». Нет, сразу на хуй эти их “бля, для” и “от”, обе хуже, потому что казуистика, зигзагами и короткими перебежками обводящая от первопричины. И вообще, категория “свободы” просто расширяет функционал существа так, чтобы исполнение неких обязательств, возмещение ущерба и долгов оставалось скрытым [сакральным, а как же], имплицитным, по крайней мере, слабовыраженным. Клад, который нельзя добыть, с неминуемым столкновением охраны с искателями, становится кладом, который не получится, при всех технологических новшествах и методологических инновациях, обнаружить.
Чем больше у существа свободы, = лучше камуфлирован функционал, тем конкретнее категория оказывается «свободных» или «освобождённых». Сродни выбору между двумя open sourse’ программами и вкусными сортами сыра: мало что помешает «выполнить» оба ’.exe’ и жрать сорта кисломолочных продуктов попеременно или одновременно, с хлебом и без, - сфера чего-то третьего, крохотные пустоты, поры на эпидерме сущего будут заполнены. Современное свободное существо™ если не мгновенно, то очень скоро узнаёт о формальных недостатках системы, но, чтобы не выставить себя безмозглым, не требует другого глобуса, предпочтя занять себя многочисленными, предоставляемым всегда с избытком, альтернативами. Другими ‘.exe’ и прочими сортами.
Уличение клада в не-существовании амбивалентно хуле на стражей, за это можно не только огрести, но и лишиться спасительных в известном смысле альтернатив. Так вот, следующей фазой деградации в данном периоде будет вовсе не признание пустоты не обидной, очень даже наоборот, а деятельные, зачастую совершенно безуспешные попытки опровергнуть императивное «так и было задумано», то есть – присочинить симулякр corpus delicti отсутствию. Для тех, кто забыл школьную программу: (-1) + 1 = 0. Отрицательное число в сумме с положительным даёт ноль, но~оль [злорадно хихикает], ну ты понел, читатель; элементарную закономерность иллюстрируют разнообразные материалы к апофатическим штудиям, свидетельствующие из будущего о прошлом – нет, нет так всё было, а как писано ранее – нет, не было. О том, что философия подозрения ведёт к абсолютному отрицанию, говорилось неоднократно и понаписано много, слишком много, достаточно, чтобы дубликат отрицания стал позитивным, «ничто – есть».
Две нами рассматриваемые конфигурации тоже не от неё и не к ней, свободы пред-сущей, потому что в нашем понимании свободы банально не существует, - учитывая беспрестанно растущее мощности охранителей, сторожащих внешние границы лучше, чем внутреннее содержимое.
Итак, первая категория – свобода есть определённая топика, дискомфортная и довольно-таки опасная, «де-гуманизированная», не-габитулярная, в силу техногенных катастроф, например, - там где контроль не исключён полностью и окончательно, но изрядно затруднён. Такая конфигурация присуща практически любому ареалу археомодерна, то есть там, где контроль ещё не существует ради самого себя и регулируется своими же персонификациями.
Кстати, если вы не заметили ранее, скажем, что в «постмодернистских» образцах репрезентации ареал «бесчеловечной» свободы представлен чем-то сродни дико западному фронтиру, предшествующей фазе абсолютизированной государственности и социальной структуры. Постмодернисты как бы намекают – как ни были бы уважаемы и устрашающи покорители прерий, пионеры-квакеры, отвечавшие на вопрос «смеялся ли Спаситель?» строго отрицательно, пулей в лоб, - и они рано или поздно становятся многократно дублированным «агентом Смитом». Тем более, что спецслужбы легитимируют все те качества, которые аннулировали преступное равенство граждан, а именно, - замещение техническим превосходством физических качеств, таких как молниеносное извлечение револьвера из кобуры и тому подобное.
Одним из подкастов бесчеловечной свободы является «шоу»; Контроль мало во что вмешивается, но - наблюдает. В ситуации постмодерна для наблюдения создаются оптимальные, если не идеальные, условия, - в “Матрице” большая часть торжественных событий и головокружительных приключений с шокирующими подробностями происходит в режиме виртуальности. Иначе говоря, неким существам преподносится возможность ощутить, насколько дурён синхронический “фронтир”, кардинально отличный от виртуальной утробы, прочим же надлежит наблюдать и понимать. В питательном растворе «околоплодных вод» пластикового резервуара, где пуповина – оптоволоконный кабель, боль, травматический опыт, смерть не более, чем фикции, и Контроль вмешивается в события, лишь когда невозможно обеспечить зрителя достоверной, гарантированной смертью. Виртуальная смерть в кульминации зрелища мгновенно подменяется настоящей, но через разоблачение виртуальности вмешивающиеся извне виртуализуют то, что должно стать подменой, разменной реальностью. У фокусника спиздили кролика, которого он должен был вытащить из лакированного цилиндра: предоставляемая вами паноптиконом смерть-де фальшивая, царица грозная Чума не настоящая.
Экономическая логика и витальные инстинкты твердят «лучше сдаться, остаться», более того, “Матрица” завершается фундаментальной реставрацией системы, снабжающей существа виртуальной смертью, но модерновые атавизмы, представленные в последней части вышеозначенной трилогии, руководят иными, - теми, кто горделиво~восторженно кидается с порванной домотканой [only self made, как и полагается во фронтире] рубахой под радужные лучемёты с воплем, вместо «За Родину!» или «Не забуду мать родную!» - «Не надо, мы сами!».
Более изобретательные и чуткие азиаты распознали ложную щедрость абсолюта и смоделировали такой паноптикон, где внешнее вмешательство подогнано под экономический трафарет; силы «не от мира сего» расходуются на размеренное, методичное и последовательное истребление себе подобных. Одарённых в деструктивном плане мальчиков для битья и девочек для насильственного совокупления (или наоборот, мальчики – налево и т.д.) скапливают «по периметру» отведённого для того диспозитива, иногда сгоняя к центру. В частности, приватизированной тюрьме “Deadman’ Wonderland”, где кто не спрятался – тот и виноват. Разумеется, эта топика – вульгаризм и пейоратив от традиционных пенитенциарных систем, сродни гладиаторским циркам; но, в отличии от кретинов на марше во фронтир, смертникам нет нужды подыскивать унизительные альтернативы, компенсаторы своей воли к разрушению. Контроль позволяет себе «закрывать глаза» или «смотреть сквозь пальцы» на бесчинства прирождённых убийц, привилегия которых в аспекте симметрии витальности (око за око) гораздо выше ценится. Свыше того, для обывателя, не отягощённого свободой, инсценированные конфликты виртуализуются, тем самым, выполняя воспитательный алгоритм: ССС™ виртуальному верит больше, чем ощутимому, пока находится в позиции наблюдателя. Ему ни в коем случае не захочется непосредственно участвовать в «актах освобождения» именно потому, что все они так или иначе, преломляются в оптических приборах массмедиа, становясь обыкновенным «шоу».
Ну, а создатель сего учреждения совершенно точно определил свой функционал: он дарует свободу, власть, безусловно зависимую только от индивидуальных способностей. По сравнению с этим хитрым планом очевидно, что изрядная часть сеттинга и сюжета, полнящихся какими-то высоконаучными исследованиями и оборонной промышленностью, где тоже «пилят» [эй, Нава~анальный!] накручены просто для расхода экранного времени.
А теперь – что же такое “свобода # 2”?“Fractale” оказывается против всех «откровений» о свободе, как чём-то экстраординарном, необыкновенном, константой банальности: свобода существа «доказывается» эмпирическим методом. Контроль лишил это их прекрасное человечество равно как и прошлого, так и будущего: в зияющие пустоты которых не крикнешь «Мы всё вернём назад!» или там «Потерянный Миллениум вперде!». Вся борьба с беспамятным настоящим завершается победой натурального над виртуальным, иными словами – смертного над нетленным, причём, в отличие от жертв анальной оккупации матрицей, центральные персонажи повествования «Фрактала» (галактический гига-компутер, триллионы процессоров) отлично осведомлены, в чём заключается их благо. Нео просыпается от пиликания индикатора и читает: «Матрица тебя поимела!», брезгливо морщится, думает «Знаю, Бодрийяра уже читал», похмеляется виртуальным кефиром и продолжает гаматься в «Линейку» со знакомым корейцем из чайна-тауна. Собственно, тотальная осведомлённость и есть кантианская свобода, ограничивающаяся свободой иного / иных. Потому что мир, покрытый практически целиком терминалами «Фрактала», не знает сравнения и его, de facto тож, не с чем сравнить, - sic, обитателям лучшего, дивного мира (дивнюкам) для того потребуется позитивное определение не-свободы. Рабство здесь – заведомо «неудачный» пример, дивнюки уже в курсе, что «раньше всё было… недостаточным».
Но сюжетные перипетии “Fractale” ведут глубже, - к манифестационистскому повторению. Золотой век под эгидой «Фрактала» завершается, спутники падают, терминалы барахлят, крокодил не ловится в зоопарках, не растёт кокос в супермаркете, дивнюки страдают и задумываются о всякой хуите, «раньше-де, не так уж и плохо было... но дальше всё равно будет хуже». Примечательно, что большинство «кинутых» дивнюков стремится вновь под опеку «Фрактала», едва ли понимая, что такое прошлое, - отличное от тысячелетнего господства электроники, зависшего настоящего.
Вышеупомянутый интернационал, «Потерянный миллениум» тупо и клятвенно уверяет, «на Фрактал надейся, а сам не плошай», и вообще, физическим трудом, - грядки пропалывать, скажем, - заниматься полезнее и даже, в коем-то смысле, приятнее. Натуральное хозяйство, тем не менее, возобладало только после того, как масса голодающих, сирых и убогих, лишённых вкручиваемых в тушку наномашин, достигла критического количества, что знаменует собой Медный Век [Γένος Χάλκειον] по Гесиоду. Напомним, что Аἰολοβρόντης истребил «серебряное поколение» за то, что его представители не желали совершать обряды [упрощ. – приносить жертвы]. Во «Фрактале» мы видим практику истребления жречества (операторов «Фрактала»), из которого благополучно сделали козлов отпущения, и, что особо примечательно, подставиться жрицы (преимущественно старухи и клоны рэйпабельных моэблобов) были рады. Чем ранее будут они элимированы, тем скорее якобы освободившееся человечество ощутит контраст между тронувшимся льдом настоящего и прошлого, тем скорее пожелают полнокровно, кожей наизнанку и кишками навыворот отмстить самозваным освободителям за вынужденный дисконнект.
«Вынужденный» в данных ситуациях не столько ключевое слово, сколько основополагающий пункт обвинения: безмозглое, и потому на всё готовое стадо обязательно и категорически станет возражать любой импровизации на тему «мы не могли поступить иначе».
Выводы вы улавливаете, - не следует мешать людям вырождаться, быстрее к успеху придут, к вышеозначенному Золотому Веку. И не стоит полагать, что это будет симуляцией: симулякр, который невозможно разоблачить, неотвратимо трансформируется в оригинал, то, что превосходит [пред-сущее] лишь потому, что обеспечено [гарантированными, с сертификатами и апломбом] подобиями, одно другого хуже.
P.S. …С тех незапамятных времён, когда некий выдающийся усами в том числе испанский художник сообщил не по секрету “Не бойтесь совершенства. Вам его не достичь”, совершенство стало каким-то слишком доступным. Отчего это? Да оттого, что его больше никто не страшится, а что не ужасает, тому лепиться пресный и сухой ярлык эгалитарного порядка, например, как музейному экспонату. Совершенство в ретроспективе этого очерка – страж своей пустоты, охранка и надзиратель своего энигматического безмолвия. И потому
Дядька Сальвадор, я тебя не знаю
на хуй ты мне нужен, андалузский гусь
я и так прикоснусь
к несказанному раю.
на хуй ты мне нужен, андалузский гусь
я и так прикоснусь
к несказанному раю.
Комментариев нет:
Отправить комментарий